Неточные совпадения
Первый раз в жизни я видел такой страшный лесной пожар.
Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было море огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым большими клубами быстро вздымался кверху. По земле бежали огненные волны; языки пламени вились вокруг
пней и облизывали накалившиеся камни.
Его
огромный объем, его медленное возрастание, его долголетие, крепость и прочность древесного ствола, питательная сила его корней, всегда готовых к возрождению погибающих сучьев и к молодым побегам от погибшего уже
пня, и, наконец, многосторонняя польза и красота его должны бы, кажется, внушать уважение и пощаду… но топор и пила промышленника не знают их, а временные выгоды увлекают и самих владельцев…
Помимо отталкивающего впечатления всякого трупа, Петр Григорьич, в то же утро положенный лакеями на стол в
огромном танцевальном зале и уже одетый в свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял что-то необыкновенно мрачное и устрашающее:
огромные ступни его ног, начавшие окостеневать, перпендикулярно торчали; лицо Петра Григорьича не похудело, но только почернело еще более и исказилось; из скривленного и немного открытого в одной стороне рта сочилась белая
пена; подстриженные усы и короткие волосы на голове ощетинились; закрытые глаза ввалились; обе руки, сжатые в кулаки, как бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было гнев!
На срубленном
пне, под тенью
огромного дуба, сидел широкоплечий детина среднего роста, в богатом зипуне, шитом золотом.
Проктор пошел к рулю. Я увидел впереди «Нырка» многочисленные огни
огромного парохода. Он прошел так близко, что слышен был стук винтового вала. В пространствах под палубами, среди света, сидели и расхаживали пассажиры. Эта трехтрубная высокая громада, когда мы разминулись с ней, отошла, поворотившись кормой, усеянной огненными отверстиями, и рассекала колеблющуюся, озаренную пелену
пены.
Добравшись до узкой тропинки, ведшей прямо к хате Мануйлихи, я слез с Таранчика, на котором по краям потника и в тех местах, где его кожа соприкасалась со сбруей, белыми комьями выступила густая
пена, и повел его в поводу. От сильного дневного жара и от быстрой езды кровь шумела у меня в голове, точно нагнетаемая каким-то
огромным, безостановочным насосом.
Мне казалось, судя по направлению лая, что собака гонит влево от меня, и я торопливо побежал через полянку, чтобы перехватить зверя. Но не успел я сделать и двадцати шагов, как
огромный серый заяц выскочил из-за
пня и, как будто бы не торопясь, заложив назад длинные уши, высокими, редкими прыжками перебежал через дорогу и скрылся в молодняке. Следом за ним стремительно вылетел Рябчик. Увидев меня, он слабо махнул хвостом, торопливо куснул несколько раз зубами снег и опять погнал зайца.
Рана на голове была
огромная, часть мозга вымыло из нее, но я помню серые, с красными жилками, кусочки в ране, точно мрамор или
пена с кровью.
Удивительный мост! Будто оторвали дно от плетеной корзины, увеличили его в сотню раз, перекинули каким-то чудом через
огромный пролет и сверху наложили еще несколько таких же днищ… Внизу, глубоко под ним, ревет, клубясь белой косматой
пеной, река, в которой воды не видно, —
пена,
пена и
пена и облака брызг над ней.
Разрезая волны,
вспенивая их и содрогаясь от напряжения,
огромный пароход быстро плыл против течения…
Я начал робеть и, изрядно оробев, остановился, как
пень, посреди паркета
огромной, с настоящей далью, залы, где расхаживало множество народа, мужчин и женщин, одетых во фраки и красивейшие бальные платья.
Он махнул
огромной рукой, стена перед глазами Короткова распалась, и тридцать машин на столах, звякнув звоночками, заиграли фокстрот. Колыша бедрами, сладострастно поводя плечами, взбрасывая кремовыми ногами белую
пену, парадом-алле двинулись тридцать женщин и пошли вокруг столов.
В одном таком моменте я как сейчас вижу перед собою
огромную собачью морду в мелких пестринах — сухая шерсть, совершенно красные глаза и разинутая пасть, полная мутной
пены в синеватом, точно напомаженном зеве… оскал, который хотел уже защелкнуться, но вдруг верхняя губа над ним вывернулась, разрез потянулся к ушам, а снизу судорожно задвигалась, как голый человеческий локоть, выпятившаяся горловина.
«Иду я, говорит, по двору, и вдруг прямо на меня летит бык…
огромный бешеный бык… глаза в крови, морда вся в
пене…
Здесь, следя глазами известные ему приметы, он пролезал ужом сквозь кусты, перескакивал через
пни, как лань, и, задыхаясь, очутился наконец у
огромного, бурею разорванного дерева, далеко уронившего косматый верх свой от дупловатого корня.